Печальная и прекрасная история.

Черубина де Габриак — загадочное имя поэтессы связанное с самой блистательной мистификацией начала ХХ века. Но после скандала в журнале «Апполон» поэтесса была незаслуженно забыта. Ее стихи почти не публиковались при ее жизни.

А дело было так.

В один из дней августа 1909 года петербургский искусствовед и издатель С. К. Маковский, занятый в то время организацией нового журнала «Аполлон», получил письмо подписанное одной буквой «Ч». Неизвестная поэтесса предлагала «Аполлону» стихи, которые заинтересовали Маковского. Почерк был изящен, бумага пропитана пряными духами, листки стихов переложены засушенными цветами. Вскоре таинственная незнакомка сама позвонила Маковскому – и тот услышал обворожительный голос. Были присланы и еще несколько стихотворений. Вся редакция «Аполлона», а там были такие известные поэты, как Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов, Николай Гумилев, Михаил Кузмин, безоговорочно решила печатать стихи неизвестной. Постепенно ее облик, ее судьба из телефонных бесед и стихов прояснялись. Стало известно, что у нее рыжеватые, бронзовые кудри, бледное лицо с ярко очерченными губами. Она родом испанка, ревностная католичка, ей восемнадцать лет, строгое воспитание получила в монастыре и находится под надзором отца-деспота и монаха-иезуита, ее исповедника. Чарующей музыкой звучало ее имя - Черубина де Габриак. В изысканных строках стихов сквозила тоска одиночества, желание пойти навстречу зову сердца, найти душу, которой можно было бы довериться.

Успех Черубины де Габриак был кратким и головокружительным. А потом ее разоблачили. Разоблачение Черубины состоялось в конце 1909: правду узнал М. Кузмин, выведавший номер телефона Дмитриевой. Переводчик фон Гюнтер добился у Дмитриевой признания в обмане, тайна стала известна в редакции «Аполлона», оскорбительный выпад Гумилева в адрес Дмитриевой привел к дуэли между ним и Волошиным... В результате, в конце 1910 в «Аполлоне» появилась ещё одна подборка стихов Черубины, с заключительным стихотворением «Встреча», подписанным подлинным именем поэтессы. Разоблачение обернулось для Черубины де Габриак тяжелейшим творческим кризисом. В прощальном письме Волошину она пишет:

«Я стою на большом распутье. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял ее от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом моей любви к тебе».

Итак, Елизавета Ивановна Дмитриева (в замужестве Васильева) родилась 31 марта 1887 года в Петербурге, в небогатой дворянской семье. Она получила хорошее образование: гимназия с медалью, Женский Императорский педагогический институт, непродолжительное время училась в Париже, в Сорбонне.

Может показаться странным, что с детства страдая от туберкулеза костей, будучи хроменькой, она сама любила многих, и ее многие страстно любили. В двадцать лет она влюбилась в Гумилева, впоследствии их отношения переросли в любовный треугольник — появился Волошин. И в 1909 году они вместе с Максом придумали эту историю Черубины и несколько месяцев держали литературный Петербург в заинтригованно-влюбленном состоянии. После разоблачения в 1910 году, Черубина окончательно рассталась с Гумилевым, а после его дуэли с Волошиным, и с Максом.

Потом она вышла замуж за инженера-мелиоратора Всеволода Николаевича Васильева и уехала в Туркестан. Она много ездят и по России и за границу. Пишет стихи и пьесы. После революции она была несколько раз арестована. В 1927 году ОГПУ забирает все книги и архив поэтессы, а ее саму ссылают в Ташкент, на три года. Но три года ей там прожить не удалось. Умерла Елизавета Дмитриева 5 декабря 1928 года от рака печени в ташкентской больнице им. Полторацкого, не дожив до конца ссылки. Черубина-Лиля была похоронена на Боткинском кладбище в Ташкенте.

Может быть это так на самом деле, но для того чтобы почувствовать то время, попытаться понять душу поэта стоит прочесть –

Воспоминания Максимилиана Волошина о Черубине де Габриак.

…Вячеслав Иванов, вероятно, подозревал, что я — автор Черубины, так как говорил мне: «Я очень ценю стихи Черубины. Они талантливы. Но если это — мистификация, то это гениально». Он рассчитывал на то, что «ворона каркнет». Однако я не каркнул. А. Н. Толстой давно говорил мне: «Брось, Макс, это добром не кончится».
Черубина написала Маковскому последнее стихотворение, которое не сохранилось. В нем были строки:

Милый друг, Вы приподняли
Только край моей вуали.

Когда Черубина разоблачила себя, Маковский поехал к ней с визитом и стал уверять, что он уже давно обо всем знал: «Я хотел дать Вам возможность дописать до конца Вашу красивую поэму»… Он подозревал о моем сообщничестве с Лилей и однажды спросил меня об этом, но я, честно глядя ему в глаза, отрекся от всего. Мое отречение было встречено с молчаливой благодарностью.
Неожиданной во всей этой истории явилась моя дуэль с Гумилёвым. Он знал Лилю давно, и давно уже предлагал ей помочь напечатать ее стихи, однако, о Черубине он не подозревал истины. За год до этого, в 1909 г. летом, будучи в Коктебеле вместе с Лилей, он делал ей предложение.

В то время, когда Лиля разоблачила себя, в редакционных кругах стала расти сплетня.
Лиля обычно бывала в редакции одна, так как жених ее Воля Васильев² бывать с ней не мог. Он отбывал воинскую повинность. Никого из мужчин в редакции она не знала. Одному немецкому поэту, Гансу Гюнтеру, который забавлялся оккультизмом, удалось завладеть доверием Лили. Она была в то время в очень нервном, возбужденном состоянии. Очевидно, Гюнтер добился от нее каких-то признаний. Он стал рассказывать, что Гумилёв говорит о том, как у них с Лилей в Коктебеле был большой роман. Все это в очень грубых выражениях. Гюнтер даже устроил Лиле «очную ставку» с Гумилёвым, которому она принуждена была сказать, что он лжет. Гюнтер же был с Гумилёвым на «ты» и, очевидно, на его стороне. Я почувствовал себя ответственным за все это и, с разрешения Воли, после совета с Леманом,³ одним из наших общих с Лилей друзей, через два дня стрелялся с Гумилёвым.
Мы встретились с ним в мастерской Головина в Мариинском театре во время представления «Фауста». Головин в это время писал портреты поэтов, сотрудников «Аполлона». В этот вечер я позировал. В мастерской было много народу, в том числе — Гумилёв. Я решил дать ему пощечину по всем правилам дуэльного искусства, так как Гумилёв, большой специалист, сам учил меня в предыдущем году: сильно, кратко и неожиданно.
В огромной мастерской на полу были разостланы декорации к «Орфею». Все были уже в сборе. Гумилёв стоял с Блоком на другом конце залы. Шаляпин внизу запел «Заклинание цветов». Я решил дать ему кончить. Когда он кончил, я подошел к Гумилёву, который разговаривал с Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И. Ф. Анненского, который говорил: «Достоевский прав. Звук пощечины — действительно мокрый». Гумилёв отшатнулся от меня и сказал: «Ты мне за это ответишь» (мы с ним не были на «ты»). Мне хотелось сказать: «Николай Степанович, это не брудершафт». Но я тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: «Вы поняли?» (то есть: поняли, за что?). Он ответил: «Понял».
На другой день рано утром мы стрелялись за Новой Деревней возле Черной Речки если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то во всяком случае современной ему. Была мокрая, грязная весна, и моему секунданту Шервашидзе, который отмеривал нам 15 шагов по кочкам, пришлось очень плохо. Гумилёв промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил, боясь, по неумению своему стрелять, попасть в него. Не попал, и на этом наша дуэль окончилась. Секунданты предложили нам подать друг другу руки, но мы отказались.
После этого я встретился с Гумилёвым только один раз, случайно, в Крыму, за несколько месяцев до его смерти. Нас представили друг другу, не зная, что мы знакомы; мы подали друг другу руки, но разговаривали недолго: Гумилёв торопился уходить…

Черубина де Габриак

Сияли облака оттенка роз и чая,
Спустилась мягко шаль с усталого плеча
На влажный шелк травы, склонившись у ключа,
Всю нить моей мечты до боли истончая,

Читала я одна, часов не замечая.
А солнце пламенем последнего луча
Огнисто-яркий сноп рубинов расточа,
Спустилось, заревом осенний день венчая.

Максимилиан Волошин

В неверный час тебя я встретил,
И избежать тебя не мог -
Нас рок одним клеймом отметил,
Одной погибели обрек.

И, не противясь древней силе,
Что нас к одной тоске вела,
Покорно обнажив тела,
Обряд любви мы сотворили.

Не верил в чудо смерти жрец,
И жертва тайны не страшилась,
И в кровь вино не претворилось
Во тьме кощунственных сердец.

Да, эта история произошла давно. Но стихи и образы великой Черубины де Габриак живы, так же как ее голос, ее мысли и ее подлинные свидетельства –

Из «Исповеди» Черубины де Габриак:

«Я вернулась совсем закрытая для Н. С., мучила его, смеялась над ним, а он терпел и все просил меня выйти за него замуж. - А я собиралась выходить замуж за М. А. - Почему я так мучила Н. С.? - Почему не отпускала его от себя? Это не жадность была, это была тоже любовь. Во мне есть две души, и одна из них верно любила одного, другая другого. О, зачем они пришли и ушли в одно время!..
Больше, гораздо больше я знаю М. Волошина, видела его всю жизнь. Считаю его очень большим художником, с причудами, которые не мешают его charm'y. Он все же выше их. У него большая эрудиция и особое уменье брать слово.
Мои встречи с Максимилианом Александровичем относятся к годам: 1909, 1916, 1919, 1923. В последний раз я видела М. А-ча в 1927 г., когда он был в СПБ. Акварели М. А. похожи на жемчужины и на самые нежные работы японских мастеров.

И все же Черубина была выдумана Волошиным. В романтическом Коктебеле – «краю голубых холмов» – он изобрел эту игру «в таинственную красавицу» для благоговевшей перед ним некрасивой женщины, одаренной острым умом и литературными способностями, но сознававшей свою убогость и от этого глубоко несчастной. Он убедил ее вообразить себя другой — прекрасной, желанной, неотразимо-пленительной в образе веласкесовской красавицы...